АБАЖУР

 ДВОЕ И ВОЙНА Эпилог Все время хочется спросить тебя:    «А помнишь?..» Сказать: «Хочешь, я расскажу тебе?..» Будто ты живой, только где-то далеко, в отъезде. Хочешь, я расскажу тебе, как вышла замуж? Навер­ное, это жестоко — рассказывать такое. Но тебя нет. Ты жив только в моей памяти, в моем сердце. А я не просто выскочила замуж — я вышла за человека, показавшегося мне похожим на тебя.  Вот как это было. Уже двадцать лет работаю я в газете, но все не могу привыкнуть к поддежурствам. Люто ненавижу ночные часы, когда надо сидеть и ждать полосы, потом спешно вычитывать их, чтобы не было ошибок. Спать хочется до чертиков, плотная вязкая пелена окутывает мозг, глаза невольно закрываются — так, что невозможно разнять ве­ки. И невозможно встряхнуться, воспротивиться желанию спать; приятно-льнущая пелена настойчиво, мягко окутывает каждый мускул, каждый нерв, каждую изви­лину мозга. Изо всех сил стараюсь вникнуть в смысл написанного, а смысл ускользает, слова кажутся непо­нятными. Приходит с

 БЕЗ ТЕБЯ Часть четвертая окончание части 4 Читаю надпись на карточке, сделанную тобой во Льво­ве, и до сих пор ловлю себя на чувстве грусти, окрашен­ном радостью: «Любит!» Будто ты в командировке в со­седнем городе... Но однажды все рухнуло. Подруга прочитала написан­ные тобой слова, задержала взгляд на твоем лице. — Это человек, которого ты любила, — сказала она, хотя я никогда не посвящала ее в тайну наших с тобой отношений. Спросила: — Он погиб? – Да. . — А почему здесь написано «любил»? Разве он знал, что погибнет? — Ну что ты? — Я взяла карточку, перечитала над­пись. Да, здесь написано — любил: черточка от твоего имени проходит через букву «т» и делает ее похожей на «л». Но как же я не замечала этого раньше, в течение многих лет? А может, ты действительно чувствовал, что погибнешь? Тебя и так называли счастливчиком: Ордовско-Курская, Каменец-Подольская, Львовская-Сандомирская операции — в других батальонах за это время уже по два-три комбата сменилось... Ты смеялся в ответ: — Нем

 БЕЗ ТЕБЯ Часть четвертая Родной город. Родная деревня... Мы привыкли считать родными город или деревню, где родились, рос­ли, начали ходить в школу, где име­ли первых друзей. Война расшири­ла эти понятия. Дорогими, как труд­ные приемные дети, которые тем до­роже, чем больше сил затрачено на них, стали для нас города и деревни, освобожденные от врага в самых тя­желых, кровопролитных сражени­ях. Львов стал для меня родным вдвойне: в земле это­го города, за который мы дрались, покоится то, что было тобой. Солдаты, где бы они ни сражались — на севере, юге, западе, — все родные по одной общей фронтовой судьбе. Боевое родство однополчан — тех, кто шел через войну рядом, бок о бок, плечо к плечу, — еще более близкое и дорогое. Сколько же значил для меня ты, родной не толь­ко по нашей фронтовой — отдельной и общей — судьбе, но и потому, что мы любили друг друга? Тебя нет... Слова эти, будто намотанные на колесо, бесконечно звучат в голове. Я еду в машине генерала Северинова. Северинов, Мо­лод

 С ТОБОЙ Часть 3 окончание части 3 Если бы мне рассказали, я бы, наверное, подумала, что после ТАКОГО человек сойдет с ума. Вероятно, ЭТО будет стоять перед глазами всегда, всю жизнь.  Я видела твою гибель. И не сошла с ума. Я только нашла глазами твою тридцатьчетверку, когда она, на­кренившись на бок над окопом, загорелась бесцветным, едва различимым в свете солнечного дня пламенем. Из пе­реднего люка тут же вынырнул водитель старшина Саня Крюков с огнетушителем в руках и стал сбивать пламя. Ты горишь... Я несусь к твоему танку и, когда под­бегаю ближе, вижу, что вы в кольце и гитлеровцы все су­жают и сужают круг. А вот и меня заметили: автомат­ные очереди хлещут яростно, длинно. Плюхаюсь в недорытую ячейку и в сотый, в тысячный раз думаю о грана­тах и автомате. Что я сейчас без них? Саня Крюков уже сбил огонь. Выпустив в подползав­ших немцев несколько пуль из пистолета, юркнул в пе­редний люк. Крышка захлопнулась. И тут же в башню танка ударил второй снаряд. Сразу ярко и сильно полых

 С ТОБОЙ Часть третья продолжение части 3 Майская открытка от Сильвестра Проскурина: «Вы, конечно, помните, как буйно цвела сирень в мае 1944 го­да, когда мы были под Коломыей?» Слова Сильвестра и ветка цветущей сирени, изображенная на открытке, вос­кресили утонувший в кладовых памяти далекий май — единственный наш с тобою фронтовой май. ...Тридцатьчетверки вообще быстры, подвижны, маневренны. А теперь в батальоне новые машины, с более мощной, восьмидесятипятимиллиметровой пушкой. Опыт боев у ребят большой, и «тигры» уже боятся сближения с нашими танками. И вот на участке, где, поддерживая стрелковые части, вела бой рота старшего лейтенанта Жоры Прокопьева, наступило затишье: обе стороны пере­шли к обороне. А оттуда, где с двумя остальными ротами находишься ты, все еще доносятся тяжелое размеренное баханье орудий, земля гудит от взрывов и небо по ночам в неутихающем зареве пожаров. Вслушиваясь в грохот боя в той стороне, гляжу на разноцветные трассы ракет, на черные взрывы, озаряемые о

 С ТОБОЙ Часть третья продолжение части 3 Лес, накрытый сумерками, походил на развороченный муравейник. В сгущающейся лесной черноте вечера сновали, роились группы людей. Мелькали огни самокруток. Громкие возбужденные голоса сплетались в один гудящий клубок. Ты вышел из машины, порывисто шагнул вперед: — Кто дежурный? Что случилось? В ответ сразу несколько голосов: — Салют! — Салют в Москве, товарищ подполковник! — Из ста двадцати орудий! — И в нашу честь бабахнули! Возбужденные, радостные голоса накрыла запоздалая команда дежурного: —- Батальон, смирно! — И радостно-гордый рапорт: —-Товарищ подполковник! Устройство батальона на отдых закончено. Танки замаскированы. Люди определены. Про­исшествий нет. Получено сообщение, что в Москве дан салют из ста двадцати орудий двадцатью артиллерийски­ми залпами! В числе отличившихся названо наше соеди­нение! — Вольно! — скомандовал ты. И к офицерам: — Ну-ну, расскажите-ка поподробнее! Уже пережившие и потрясения минувших боев, и ра­дость большой